Отстреленные. Рассказ
Отчаяние — это всегда крик. Но это не просто громкий звук голоса. И это не шумное выражение эмоции. Крик – это всегда взрыв надежды. А все остальное, кроме отчаяния — это брызги от него — осколки.
Но убивают не они. Убивает взрывная волна. Надежда — очень большой силы заряд. Волновой удар просто сносит.
Как она вынесла меня, высокопоставленного чиновника, на мои уже 32 года на эту скамейку на детской площадке, я не знал. Но рядом со мной оказался он, Костик – мой старый друг со школьной скамьи и действующий хирург. Когда взрывается надежда почему-то нас выносит именно к друзьям. Я не знаю, как это устроено, но рядом со мной сейчас сидел именно он. Скамейки на детских площадках возле стандартных многоэтажек все на одно лицо, но не на каждой можно отсидеть смыслы…
– Я уже говорил: отстрел происходит незаметно. Ты превращаещься в “траву”, не зная об этом.
– О каком отстреле ты говоришь? – спросил Костик.
– Это иносказательно. Отстрелом считается убийство по одиночке. Но это убийство другое – запредельного уровня.
Я видел, что он честно пытается меня понять, а не просто слушал меня, как врач в психушке. А я не мог ему объяснить суть того отстрела, который я заметил довольно давно. Убийство, ведь – это лишение жизни, а то, о чем я говорил – это не просто лишение жизни. Это преступление по-круче будет.
– Может ты какой-то пример покажешь? Что может быть хуже убийства? – спросил он, а мое отчаяние уже хотело превратиться в стон.
И вдруг у меня промелькнуло: Витька! Я вытащил телефон и набрал его номер.
– Выходи. Я внизу на детской площадке. Что? Да, это срочно.
Витька спустился не по обыкновению быстро. “Может осколки взрыва?” – подумал я.
– Садись – сказал я, когда он подошел к нам. – Рад тебя видеть.
Витя, мой сосед по лестничной площадке был не высокого роста, лет 20, худощав, и носил, как и все узкие джинсы, которые обтягивали его и без того худые ноги, что делало его еще больше похожим на тех, кого я включил в список отстрелянных.
– Привет – сказал он, и сел между нами, так и не вынув руки из карманов своей кожаной куртки. – Чего тебе?
– Я тут в муках, и потому попросил тебя выйти. Вот, скажи мне. Ты, когда идешь на дискотеку, понимаешь, чем все должно кончиться?
– Че?
– Понимаешь ли ты, чем должна закончится дискотека, на которую ты собрался с пацанами?
– Зачем мне это?
Я посмотрел на Костика, как бы показывая ему вещдок.
– Хорошо, спрошу по-другому. Ты когда принимаешь наркоту, понимаешь зачем это делаешь?
– Ну, да, кайф словить.
– А когда идешь на дискотеку?
– Я почти не хожу на дискотеки. Смысл?
Со смыслом он был, конечно прав. Я туда и клонил. Действие, у которого нет смысла – инстинкт. Собаки и кошки, понятно, на дискотеки не ходят. Но, когда ты видишь кого-то, кто на нее пошел, не понимая зачем (без смысла), в моем понимании этот чел и был отстрелянным.
– Ему отстрелили ту часть, которая производит смыслы, – сказал я, скорее для себя
Как иначе управлять инстинктами я не понимал. В моем окружении таких было крайне мало. Все в основном со смыслами… один смысл был краше другого. Чиновники — люди со смыслами! Я опять посмотрел на Костика, как вдруг услышал голос Витьки.
– А зачем тебе все это? Я много чего делаю, не задумываясь. Так легко и прикольно.
И тут я опять почувствовал, как громыхнуло. Разлетевшиеся осколки от взрыва моей надежды пробивали мое сознание бесшумно, но поражали его точечно. Мне даже показалась, что ударной волной зацепило и Костика.
– Ты слышал что-нибудь про отстрелы? – спросил он, видимо подыгрывая мне.
– Че? – недоуменно выкинул из рта свое любимое междометие Витька. – Какой отстрел? Ничего я не видел. Я б заметил, если что.
– Отстрел происходит незаметно. Его нельзя увидеть. – подхватил я. Ты превращается в “траву”, не зная об этом.
К этому моменту я уже понимал, что именно так проявлялось мое отчаяние: доносить мысль без надежды, что она будет воспринята, но, не смотря на это, не прекращать доносить.
И вдруг появилось более важное: я перестал испытывать вину перед Костиком. Сюда же плюс — остатки моей надежды донести ему мысль об отстреле таким способом, то есть, через демонстрацию реально отстрелянного.
– Понимаешь, что я сказал?
Я переспросил, зная, что Витька мог не втыкнуть в смысл моего донесения про то, что отстрелянные превращаются в “траву” незаметно. А без восприятия смысла этого высказывания, мое донесение было бы издевательством типа, как ежику объяснять правописание и бить его за то, что он не понимает. Увидев на его лице пустой взгляд, я обрадовался. Вера в то, что сам я в норме и контролирую ситуацию, имело для меня большую ценность, чем его непонимание.
– Повторю. Отстрел происходит незаметно. Его нельзя увидеть. Ты превращается в “траву”, не зная об этом.
– Не понимаю тебя – сказал Витя, удерживая свои руки в кармане, как бы не желая показывать своё отношение к моим вопросам. Там, наверняка, уже сжимались его кулаки. Металлический скрежет качели, которую без какого-либо смысла раскачивал какой-то ребенок, добавлял неприятное ощущение диалогу.
– Знаю, что ты не понимаешь. Но, почему ты не понимаешь? Вот вопрос!
– И почему?
– Потому, что ты уже “трава”. Осталось немного людей, которые могут находить в толпе своих, и проходить мимо “травы”, не затаптывая ее своими кедами.
Я посмотрел на его обувь, и обнаружил, что он как раз в кедах. “Блядь, это совпадение еще собьет его сейчас с мысли”- проскочило в моей голове.
– А я зачем тебе понадобился, если я трава? – пошевелил Витька носками своих ног, вдавливая подошву кед в песок, как бы подчеркивая твердость вопроса.
– Понимаешь, я хочу понять, можно ли этому противодействовать. А без твоего формального разрешения произвести эксперимент я не могу.
– Ты меня разводишь?
– Нет, ты ж меня знаешь. Я кого-то разводил?
– И что мне нужно сделать?
– Дай мне разрешение начать работать с тобой, – начал я то ли наглеть, то ли нагнетать. Но Витя был невозмутим.
– Я как это будет выглядеть?
– Лекция со мной один час раз в неделю.
– И все?
– Еще дам тебе перед сеансом травы.
– Какой травы? Настоящей?
– Ну, да.
– Слушай, хуйня какая-то. Меня начинает это раздражать. Или ты объяснишь по-человечески или я валю.
Я быстро ретировался и обошел “врага” (его недоверие) с фланга.
– Короче, слушай. Ты заметил, что куда-то делись все барыги? И уже довольно давно.
– В смысле?
– Ну, исчезли барыги. Раньше, кто наркоту разносил? Ты когда их в последний раз видел?
Витька смотрел на свои кеды, как будто там была шпаргалка.
– А драки? Раньше сколько раз на день их встречал? А сейчас?
– Редко… Честно говоря вообще не помню когда…
– А гопников? Куда они делись? Когда ты в последний раз слышал: “у тебя закурить не найдется?”.
Витька продолжал молчать и смотреть на свои кеды, так и не вынув руки из карманов куртки, легка раскачивая спиной. Я опять почувствовал прилив отчаяния и посмотрел на Костика. Тот сидел и слегка нагнувшись тоже смотрел куда-то вниз. Но меня задевало не молчание Витьки. А то, что он молчал как-то странно. Так молчит любимая собака, когда ты с ней разговариваешь. Ведь ее понимание ты сам проецируешь и делаешь это потому, что понимаешь — она не может понимать. Но, поскольку тебе все-таки хочется понимания, ты его сам делаешь на своей псине. И все же, поскольку ты понимаешь, что собака не может понимать, время от времени ты расстраиваешься оттого, что она не понимает, но смотрит на тебя, как будто понимает. Я выдал про себя всю эту триаду в то время, пока мы все наблюдали, как мальчик продолжал бессмысленно раскачивать качели, создавая пренеприятный металически скрежет.
– А куда делись ларьки, которыми была усеяна вся столица?
Я подготовил целую обойму вопросов.
– Куда девались лавки у подъездов? Ты, когда последний раз видел у нашего подъезда соседок, которые перемывали косточки твоей маме?
Витька уже смотрел на меня, а не на кеды. Глаза его приобрели округлый характер, брови не морщились, а скорее были слегка приподняты. Так смотрят, когда пытаются понять: разводят тебя или шутят.
– Хорошо, у тебя когда последний раз был секс? – не отпускал я.
Он посмотрел на меня уже по-другому: как будто я спросил его, когда он в последний раз летал на марс.
– Я что-то сложное спросил?
– Так он мне как-то особенно и не нужен, – ответил Витька.
– Ну да, зачем траве тычинка. Ей и пестика хватает.
– Че?
– Да, это я так.
Мы по-прежнему сидели на скамейке втроем так, что наши спины были не то чтобы ровными (скамейки на то и скамейки), но как паруса, удерживающие наши тела. И лишь Витька не изменил позы: его спина была ровная, а руки в карманах. Поэтому я мог видеть Костика только тогда, когда тот нагибался. И когда он, наконец это сделал, я посмотрел на него и увидел понимающий взгляд — так смотрят собаки. Я вдруг сразу, ожил. В груди стало легче и яркость какая-то пошла.
– Скажи, а ты не чувствуешь себя одиноким? – я почувствовал, что взял след.
– Нет.
– Но ты ведь постоянно один дома.
– И что?
– Так, ничего. Жениться не хочешь?
– Зачем?
– Чтобы иметь друга, общаться, смотреть вместе телевизор, целоваться, трахаться…
Витька посмотрел на меня, и в глазах у него появилась жизнь.
– И чтобы потом она бросила меня, а я потом корчился год от боли? Или, чтобы она залетела? Ты прикинь, она приходит к тебе и говорит, что беременна. Или тебе нравится, как твоя спрашивает тебя “где ты был?”. Ой, блеять, чур меня, чур. У меня есть интернет, и этого вполне достаточно.
– А, ну, да…. Я уже не чувствовал безысходности. Я видел, как Костик выражает солидарность с моим мотивом этого разговора. Это был верный знак, что я смог ему показать отстрелянного.
– Ты меня понимаешь? – я вытянул шею вперед и обратился к Костику через голову Витьки. – Изменить это уже вряд ли возможно. Отстрел произошел слишком давно.
Костик не ответил, и смотрел куда-то вниз.
– Че? – удивленно рявкнул Витька.
– Это я не тебе?
– Вы тут меня за дебила что ли приняли? – встал и тут же сел Витька.
– Да, ты не обижайся, Вить – хлопнув его по плечу, сказал я. – Кстати, ты же когда-то состаришься. Дети были бы тебе подмогой или утехой. Или что я не понимаю?
Витя вытянул ноги, держа свои руки там же, и надул щеки. То, что он ответил повергло в шок уже не меня. Я то был подготовлен, а цель моя была Костик.
– Семья — это слишком рискованная инвестиция, – еле слышно сказал Витька, как будто это было признание в преступлении.
Вокруг воцарилась тишина, в которой можно было услышать, как дышат крепления горок, качель, карусели и всей остальной утвари детской площадки. Я достал из кармана портсигар и вытащил из него набитую сигарету.
– Держи, – протянул я руку. – Извини, что потревожил. Маме привет.
Он взял сигарету, встал и молча пошел к подъезду. В потемневшем пространстве вечера еще какое-то время оставалось пятно, которое все быстрее и быстрее растворялось, пока полностью не исчезло.
– Я, тоже еще! Сигарету нужно было давать в начале разговора. Хотя, какой смысл обкуривать пса. Что скажешь? – обратился я к Костику.
– Зря ты про пса. Совсем, видимо тебе плохо.
– Ты не подумай чего. Я иносказательно.
– Да, ладно. Я вот что подумал… А куда барыги действительно делись?
– Никуда не делись. Так и работают, курьерами в основном. Кто пиццу развозит, кто тачки в супермаркете, кто таксует.
– Так они что, лигимитизировались? Законники теперь? Это ж целая армия. Я как-то подсчитывал на один район их больше десяти тысяч приходилось. И вот, все они теперь законопослушные?
Я ненадолго воткнул. Что-то в этой мысли было для меня новенькое.
– Получается, что так.
– Ну, что в таком случае не так с твоими отстрелами? Отстрелянных причесали, обучили, одели. Теперь они на виду. Преступность, сам сказал, упала. Так они еще расселены. Я так понимаю по окраинам.
– Что ты имеешь ввиду?
– Так, это ж уже давно. Берут какой-нибудь убогий район, приводят его в божеский вид, плитку кладут, велосипедную дорожку. Лотки сносят и ставят вместо них приятные бутики, а потом в это место привлекают более состоятельных жителей. Цены в таком районе для барыг становятся неподъемны и они мигрируют в районы, где подешевле.
– То есть, ты поделил людей по имущественному цензу? Вот так?!
– А у тебя как?
– Я не делю людей по деньгам.
– И зря.
– Деньги — это мерило разума. Если ты можешь заработать, значит ты не идиот.
– Не согласен. Как деньги зарабатываются сегодня мне известно.
– Я не имею ввиду распил. А факт остается фактом: преступность причесали и она теперь ездит по тем же велосипедным дорожкам, а не шастает по ночам и по темным подъездам.
– А Витька?
– А что Витька? Ты же все сам видел. Ну, “спит” сознание твоего соседа. А ты его в список отстреленных. Сам то, что? Пойми, нельзя отстрелить то, чего нет. У него нет того, о чем ты печешься. Просто начал появляться новый тип человека — цифра. Девчонки, вон уже Бостонский брак нашли, про голубых вообще молчу. Все они просто растеряны. И это не беда, а просто новый формат. Так должно быть. Игровые условия. Им просто нужно скумекать правила, по которым протекает эта новая жизня, а потом уже решать: барыгой быть или белым воротничком.
– И что за правила? Ты, знаешь их?
– Знаю. Правда, исполнять не получается. Но, то такое…
– Расскажешь?
– Не лезь в Матрицу, убьет!”
– В смысле?
– Все идет своим чередом. Кому нужно, тот достанет данные сам.
– Я спрашиваю, у тебя есть они? Я для себя.
– Нет, но я знаю одного… на окраине живет. В гастроном с авоськой ходит до сих пор. Напиши ему.
Костик достал из кармана телефон, потыкал по экрану пальцем и положил его обратно.
– Скажи от меня. Он тебе даст кое-что. Только без наркоты приходи, а то погонит.
– Ладно, пошли, наверное, – поднялся я, протянул руку Костику и поддернул по-дружески уже начавшее подниматься его тело. В сторону уходящих двух силуэтов смотрел только один оставшийся на скамейке смысл — ребенок. Это было понятно по воцарившейся откуда не возьмись тишине, в гуще которой я услышал:
– Пошли.
– Ты, кстати схему отстроя районов уловил? В чем фишка? – спросил я.
– Эстетика. Она, мать ее, даже на путан перешла. Посмотри, как они грамотно начали все это обставлять — под гейш катят, пообщаться там и всякое… И правда то: зачем жена?
– Эстетика в смысле красоты?
– Ага. Парки, церкви с куполами, плитка на дороге. Люди покупают красоту. Нынче она в моде. Это как конфетная обертка. Какая бы конфета не была, без упаковки она никому не нужна. Мало того, скажу я тебе. Иногда упаковка стоит больше, чем содержимое. Или ты, как думал состоятельных-то привлекают? На что им клевать?
– А тебе не кажется, что это барыги переехали в благоустроенные районы, а их место заняли врачи, учителя, инженеры? Интеллигенция поменялась местами с ними. Ряды обстрелянных пополнились.
– Не знаю… Ты на метро?
– Нет, я домой.
– Ну, давай, – подал он мне руку и мы развернулись в разные стороны.
Весна уже была совсем заметной. И даже прохладный ветер не мог заменить время года, которое всегда наступает в сознании раньше, чем в природе.
– Слышь? – раздался откуда-то издалека голос Костика. – Я тут подумал. А какая разница, кто переезжает в эстетику? Гопники, барыги или интеллигенты, если этот мир отстрелянных?
Я махнул рукой на его мысль, но хорошая мысль, как известно, не мячик, а рука ей не ракетка. От хорошего выстрела отмахнуться обычно не получается. И кажется это был тот самый случай……