Ёжик
Уже второй день я испытывал чисто человеческого уровня муки — монотонность.
Параллельно этому, отдавив себе весь свой зад на стуле с жёсткой сидушкой, я так и не понимал, зачем я пришёл на это мероприятие по улучшению семейных отношений.
На мои 32 я не был хорошим мужем. Я им не был никогда. Это, правда, не мешало мне выбрать жену младше меня на 15 лет и сексуально привлекательную не по годам. Что примечательно? Меня вообще никогда не трогала идея быть мужем, а не то что бы быть хорошим мужем.
Юридический статус и ответственность – вещи не обязательно пересекаемые и отличаются друг от друга, как секс и любовь. Но эта сентенция только спустя годы стала хоть как-то просматриваться моими извилинами.
А пока, быть мужем я не собирался. У животных, даже если они в человеческом теле, другие задачи. Поэтому отсутствие смысла нахождения в этом зале медленно упаковывало мою психическую боль в формат одной из ее разновидности — монотонность.
Дело шло к завершению. Оставалось пару часов, как вдруг, я услышал слова лектора:
– Мысль не всегда равна прямому значению слова.
Выскочившая из уст молодого мужчины в костюме мысль, не то, что поразила меня. Это само собой. Она, как чуть позже выяснилось, потянула за собой на дно весь мой семейный корабль.
Не то, чтобы я считал свою семью Титаником, скорее это была баркасная лодка, краска с которой облезла, а саму ее уже не починить даже герою фильма «Побег из Шоушенка». У меня в голове не было такой же счастливой концовки, как у Энди Дюфрейна.
Лектор, уже второй час продвигал какую-то эзотерическую идею о том, что люди, которые неспособны считывать мысли и цепляются за слова – это не люди, а маленькие животные. Ничего бы, наверное, не случилось дальше, если бы эта идея меня не торкнула так сильно. Я аж вздрогнул.
«Вы можете сказать «собака», обращаясь к человеку, – многозначительно сказал он, – но у вас может быть мысль о нем совершенно иная, например, «он учитель».
Лектор сделал паузу и выдал мне то, отчего у меня в голове начало всё искриться, а в груди образовалась радость. Говорят, так возникает катарсис. «Надо будет порекомендовать пацанам», – подумал я. – Этот кайф не сравнить с травой».
«Есть люди, – сказал лектор, – которые могут не обозлиться, услышав, что их назвали собакой потому, что они смогли считать мысль, а не среагировать на значение слова. Такие люди – огромное везение встретить их на своём пути.
«Круто», – отметил я и полез за ручкой, чтобы записать, будто, если это не сделать, мысль куда-то испарится.
Идея провести эксперимент дома возникла почти мгновенно.
С ней я и вышел из зала, успев обдумать несколько вариантов. Вопрос стоял только в одном: на ком пробовать? На жене или на тёще?
Сразу скажу, у меня ничего не получилось.
«Мама он меня обозвал сукой», – раздался в моей голове женский голос из старого анекдота, когда «он» назвал «ее» рыбкой.
«Рыбка с зубами, с зубами, значит, собака. Мама, он меня обозвал сукой».
Слова из известного анекдота затмили возглас моей жены после того, когда я сказал ей тщательно сконструированную и выверенную фразу: «Сучка же ты моя ненаглядная». Я зашёл в спальню, где жена копошилась возле трюмо, подкрашивая свои ресницы.
А ведь я сказал это с любовью. Я точно помню. Да, мы успели накануне повздорить, но ведь она должна была услышать мою мысль, а не эти дурацкие слова!
Голос жены был пронзительным.
Я много раз слышал этот анекдот, но здесь я ощутил его последствия всеми клеточками тела. Она со слезами выбежала из комнаты, не забыв закрыть дверь не как обычно, а с хлопком, который наверняка заставил содрогнуться всех соседей на стояке дома от первого до пятого этажа.
Я остался в раздумье. Вытерев передней частью рукава своей рубахи пот со лба, я подумал, что было бы, если бы я начал эксперимент с тёщи. Идея передать ей мысль, что она мой учитель через слово собака, мне не нравилась с самого начала. Я даже заценил свою способность к интуиции. Но, здесь!
“На что жена могла обидеться здесь“?! – спрашивал я себя раз за разом.
Вы, наверное, хотите спросить, зачем я это сделал и подумали, что я и правда хотел проверить действенность этой суперпозиции? Сказать по правде, какой был у меня мотив тогда, я уже не могу. Скорее, это был повод. Кто-то внутри, кого я очень слабо опознавал, уже давно удумал уходить от неё.
Я стоял в ступоре, гладя в окно некоторое время. На улице стоял мерзкий ноябрь и, всматриваясь в него из окна нашей комнаты, я чувствовал близкое тому, что происходило у меня в душе — холод, слякоть, пасмурность. Мысль о том, что существуют люди, которые могут не обозлиться, услышав дурное слово, потому что они смогли считать мысль, а не среагировать на значение слова, не оставляла меня.
Скрипнула дверь.
Затылком я видел, что в проёме дверей стоит мать моей жены в ожидании сатисфакции.
«Она, наверняка сейчас смотрит на меня с видом честно понять не идиот ли я», – думал я.
Меня всегда раздражал ее вид доброго и назидательного учителя, который пытается донести до ребёнка, что писаться в кроватку уже нельзя и что, мол, я уже взрослый мальчик. Это раздражало так сильно, что всегда хотелось выругаться. Понимаете? Если бы она просто сказала: «Зять, ты придурок», я бы понял и принял. А она это – свои умняки!
Я услышал шаги и легкий скрип дивана, отчетливо представляя ее образ: сидящую с ровной спиной, не облокотившуюся на спинку кожаного дивана, со сложенными в лодочку ладошками, женщину, готовую начать, читать очередное нравоучение.
– Мы так и будем молчать? – услышал я ее голос и в голове моей пробежал образ матери Терезы, на которую я накидываю удавку.
Я повернулся, и облокотившись руками о подоконник так, что они были натянуты словно стальные канаты у высотного подъёмного крана, не глядя ей в лицо, мягко сказал:
– Может, не будем?
Взгляд мой держался на паре сапог системы «Ботфорт», которые совсем недавно жена вытащила из шкафа. Она собиралась примерить их для выхода на улицу, на которой по ее словам, “наконец-то, блядь, наступил ноябрь”. Простите за мат, не выдержал. Но так это и произнесла… со злостью.
Возникшая снова слякоть, холод, пасмурность заставила меня продолжать не смотреть в глаза тёщи. Я боялся, что не выдержу, увидев ее жалобные глаза, и не дай бог мокрые.
– Ты сам выбираешь себе женщину, – тихо сказала она. – По уровню своего интеллекта. Но, зачем тебе делать эксперименты?
– Что Вы имеете в виду?
– Ты придурок? – прозвенел ее вопрос и мое внимание словно луч прожектора патрульного корабля резко переметнулся с объекта «сапоги» на тело второй «любимой» моей женщины. Я с удивлением смотрел на неё, не веря в то, что она сказала это.
– Ты совсем умом рехнулся? Зачем ты ставишь эксперименты на ёжиках?
Шок входил в мою голову словно поезд. Без шансов на остановку…
– Что Вы имеете в виду, Раиса Анатольевна? – пробурчал я.
– Ещё раз повторить? – зло сказала она.
– Я про ёжика.
Она посмотрела на меня с сожалением, будто я описался, но мне не полгодика, а 32! Потом она встала с дивана и с гордо приподнятой головой, очень быстро пошла в сторону выхода, как убегают, когда не выносят чьё-то присутствие.
«Че за фигня»? – подумал и поспешил ее остановить.
– Раиса Анатольевна! Извините… я понимаю, что обидел вас…
Раиса Анатольевна резко остановилась, так же резко развернулась ко мне лицом и удивлённо посмотрела на меня.
– … и я понимаю, что с моей стороны было сверхидиотизмом просить пояснения от матери, почему она считает свою дочь ёжиком, но…
И тут я увидел натуральные волчьи глаза, когда жертва видит их перед последней секундой своей жизни. Получилось вообще не в ту сторону… Мои слова включили ее боль, какой бы доброй не была моя мысль.
– Простите, опять я… – пробормотал я с опущенной головой.
Уже позже я узнал, что Раиса Анатольевна взяла девочку из дома приюта, куда ее отдали, забрав у матери, ведущей тот образ, который так меня привлекал в женщинах. Но в этот момент Раисе Анатольевне было больно. Взгляд волчицы перед прыжком на жертву сменился на влажные от боли глаза и вид человека, убитого горем. Ноябрь, находившийся еще недавно за окном, вошел мне прямо в сердце. Та самая мысль, которая, по моему мнению, может находиться, якобы в стороне от слов, произвела сейчас «атомный» взрыв. Но я не знал, что такое бывает.
«Этот… у доски…, на бейджике которого было написано «тренер», не сказал главного», – подумал я. – Он не сказал, что слово в устах идиота — это всегда ядерный взрыв, после которого вернуть ничего уже нельзя.
В голове пошли строки из песни:
“Почему так жесток снег? Оставляет твои следы. И по кругу зачем бег? И бежишь от меня ты…“.
Я стоял и смотрел на женщину глазами совершенно другого человека. Ежик — это ведь было всего лишь слово! Но ее мысль совсем не соответствовала ему. Она смогла донести ее именно этим дурацким, колючим словом. И я прослезился. В сердце шёл ливень. Такое о своём ребёнке не приходится слышать из уст матери каждый день.
Так мы и стояли вдвоём с мокрыми глазами, смотря в окно, из которого ноябрь, казалось, хотел ещё сильнее сделать нам больно. Но можно ли было это сделать с нами сейчас?
«Как же не хочется с ней расставаться», – подумал я, застав свои мысли врасплох, сканирующие вещи, которые нужно будет собрать в первую очередь, расставаясь с этим домом.
Она, вдруг резко повернула голову ко мне, как бы делая вызов мерзкому ноябрю, не отпускавшему наше внимание, и очень тихо сказала.
– Мне ещё бабушка рассказывала этот старый анекдот.
Я улыбнулся, подумал, что это про ту самую рыбку, но она отрицательно начала качать головой, догадываясь, о чем я.
– Это не про это. Она повернулась к окну и, глядя на прилипший к окну лист, начала говорить:
«В Одессе на Дерибасовской встречаются две еврейки, и одна другой говорит:
– Сарочка, ты ничэго не замечаешь?
– А что я должна замечать?
– Я только, что била у косметолога, и ён мине посовэтовал теперь ходить бэз лифчика…
– Так ты же, когда бэз лифчика ходишь, у тебе морщины на лице сразу разглаживаются.
Я повернулся к ней, не понимая морали сей басни.
– Почему это не было больно и было даже смешно, а не как у тебя? – спросила она, так и продолжая смотреть на прилипший желтый лист в окне.
– Ну? – ошеломлённо выдавил я.
Лариса Анатольевна повернулась, оставив позади себя окно, даже не взглянув на меня, и пошла к выходу, оставив мне своё последнее слово. Я понимал, что за ним явно пряталась какая-то мысль, не имеющая ничего общего с тем, что она рассказала:
– Собери вещи прямо сейчас, – выронила она, глядя куда-то в сторону от меня, а не в глаза и вышла из комнаты.
Больше мы не виделись.