Ёжик
Уже второй день я испытывал чисто человеческого уровня муки –монотонность.
Параллельно этому, отдавив себе весь свой зад на стуле с жесткой сидушкой, я так и не понимал, зачем я пришёл на это мероприятие по улучшению семейных отношений.
На мои 32 я не был хорошим мужем. Я им не был никогда. Это, правда, не мешало мне выбрать жену младше меня на 15 лет и сексуально привлекательную не по годам. Что примечательно? Меня вообще никогда не трогала идея быть мужем, а не то что бы быть хорошим мужем.
Юридический статус и ответственность – вещи не обязательно пересекаемые и отличаются друг от друга, как секс и любовь. Но эта сентенция только спустя годы стала хоть как-то просматриваться моими извилинами.
А пока быть мужем я не собирался. У животных даже если они в человеческом теле, другие задачи. Поэтому отсутствие смысла нахождения в этом зале медленно упаковывало мою психическую боль в формат одной из ее разновидности – монотонность.
Дело шло к завершению. Оставалось пару часов, как вдруг, я услышал:
«Мысль не всегда равна прямому значению слова».
Выскочившая из уст молодого мужчины в костюме мысль, не то чтобы поразила меня. Это само собой. Она, как чуть позже выяснилось, потянула за собой на дно весь мой семейный корабль.
Не то, чтобы я считал его Титаником. Скорее это была баркасная лодка, краска с которой облезла, а саму ее уже не починить даже герою фильма «Побег из Шоушенка». У меня в голове не было такой же счастливой концовки, как у Энди Дюфрейна.
Лектор, уже второй час продвигал какую-то эзотерическую идею о том, что люди, которые неспособны считывать мысли и цепляются за слова – это не люди, а маленькие животные. Ничего бы, наверное, не случилось дальше, если бы эта идея меня не торкнула так сильно. Я аж вздрогнул.
«Вы можете сказать «собака», обращаясь к человеку, – многозначительно сказал он, – но у вас может быть мысль о нем совершенно иная, например, «он учитель».
Лектор сделал паузу и выдал мне то, отчего у меня в голове начало все искриться, а в груди образовалась радость. Говорят, так возникает катарсис. «Надо будет порекомендовать пацанам», – подумал я. – Этот кайф не сравнить с травой».
«Есть люди, – сказал лектор, – которые могут не обозлиться, услышав, что их назвали собакой потому, что они смогли считать мысль, а не среагировать на значение слова. Такие люди – огромное везение встретить их на своем пути.
«Круто», – отметил я и полез за ручкой, чтобы записать, будто, если это не сделать, мысль куда-то испарится.
Идея провести эксперимент дома возникла почти мгновенно.
С ней я и вышел из зала, успев обдумать несколько вариантов. Вопрос стоял только в одном: на ком пробовать? На жене или на теще?
Сразу скажу, у меня ничего не получилось.
«Мама он меня обозвал сукой», – раздался в моей голове женский голос из старого анекдота, когда «он» назвал «ее» рыбкой.
«Рыбка с зубами, с зубами, значит собака. Мама, он меня обозвал сукой».
Слова из известного анекдота затмили возглас моей жены после того, когда я сказал ей тщательно сконструированную и выверенную фразу: «Сучка же ты моя ненаглядная». Я зашёл в спальню, где жена копошилась возле трюмо, подкрашивая свои ресницы.
А ведь я сказал это с любовью. Я точно помню. Да, мы успели накануне повздорить, но ведь она должна была услышать мою мысль, а не эти дурацкие слова!
Голос жены был пронзительным.
Я много раз слышал этот анекдот, но здесь я ощутил его последствия всеми клеточками тела. Она со слезами выбежала из комнаты, не забыв закрыть дверь не как обычно, а с хлопком, который, наверняка, заставил содрогнуться всех соседей на стояке дома от первого до пятого этажа.
Я остался в раздумье. Вытерев передней частью рукава своей рубахи пот со лба, я подумал, что было бы, если бы я начал эксперимент с тещи. Идея передать ей мысль, что она мой учитель через слово собака мне не нравилась с самого начала. Я даже заценил свою способность к интуиции. Но, здесь!
“На что жена могла обидеться здесь”?! – спрашивал я себя раз за разом.
Вы, наверное, хотите спросить, зачем я это сделал и подумали, что я и правда хотел проверить действенность этой суперпозиции? Сказать по правде, какой был у меня мотив тогда, я уже не могу. Скорее, это был повод. Кто-то внутри, кого я очень слабо опознавал, уже давно удумал уходить от неё.
Я стоял в ступоре, гладя в окно некоторое время. На улице стоял мерзкий ноябрь и, всматриваясь в него из окна нашей комнаты, я чувствовал что–то близкое тому, что происходило у меня в душе – холод, слякоть, пасмурность. Мысль о том, что существуют люди, которые могут не обозлиться, услышав дурное слово, потому что они смогли считать мысль, а не среагировать на значение слова, не оставляла меня.
Скрипнула дверь.
Затылком я видел, что в проеме дверей стоит мать моей жены в ожидании сатисфакции. «Она, наверняка, сейчас смотрит на меня с видом честно понять не идиот ли я», – думал я.
Меня всегда раздражал ее вид доброго и назидательного учителя, который пытается донести до ребёнка, что писаться в кроватку уже нельзя и что, мол, я уже взрослый мальчик. Это раздражало так сильно, что всегда хотелось выругаться. Понимаете? Если бы она просто сказала: «Зять, ты придурок», я бы понял и принял. А она это – свои умняки!
Я услышал шаги и легкий скрип дивана, отчетливо представляя ее образ: сидящую с ровной спиной, не облокотившуюся на спинку кожаного дивана, со сложенными в лодочку ладошками, женщину, готовую начать читать очередное нравоучение.
– Мы так и будем молчать? – услышал я ее голос и в голове моей пробежал образ матери Терезы, на которую я накидываю удавку.
Я повернулся, и облокотившись руками о подоконник так, что они были натянуты словно стальные канаты у высотного подъемного крана, не глядя ей в лицо, мягко сказал:
– Может не будем?
Взгляд мой держался на паре сапог системы «Ботфорт», которые совсем недавно жена вытащила из шкаф. Она собиралась примерить их для выхода на улицу, на которой по ее, блядь, словам, наконец-то наступил ноябрь. Простите за мат, не выдержал.
Возникшая снова слякоть, холод, пасмурность заставила меня продолжать не смотреть в глаза тещи. Я боялся, что не выдержу, увидев ее жалобные глаза, и не дай бог мокрые.
– Ты сам выбираешь себе женщину, – тихо сказала она. – По уровню своего интеллекта. Но, зачем тебе делать эксперименты?
– Что Вы имеете в виду?
– Ты придурок? – прозвенел ее вопрос и мое внимание словно луч прожектора патрульного корабля резко переметнулся с объекта «сапоги» на тело второй «любимой» моей женщины. Я с удивлением смотрел на неё, не веря в то, что она сказала это.
– Ты совсем умом рехнулся? Зачем ты ставишь эксперименты на ёжиках?
Шок входил в мою голову словно поезд. Без шансов на остановку…
– Что Вы имеете в виду, Раиса Анатольевна, – пробурчал я.
– Ещё раз повторить? – зло сказала она.
– Я про ёжика.
Она посмотрела на меня с сожалением, будто я описался, но мне не полгодика, а 36! Потом она встала с дивана и с гордо приподнятой головой, очень быстро пошла в сторону выхода, как убегают, когда не выносят чье-то присутствие.
«Че за фигня»? – подумал я и успел ее остановить уже в проеме двери.
– Раиса Анатольевна! Извините… я понимаю, что обидел вас…
Раиса Анатольевна резко остановилась и удивлённо посмотрела на меня, дожидаясь продолжения моего спича.
– … и я понимаю, что с моей стороны было сверхидиотизмом просить пояснения от матери, почему она считает свою дочь ёжиком, но…
И тут я увидел натуральные волчьи глаза, когда жертва видит их перед последней секундой своей жизни. Получилось вообще не в ту сторону… Мои слова включили ее боль, какой бы, блядь, доброй не была моя мысль. Простите, опять я… Но это ужас. Как я мог такое сказать?!
Уже потом я узнал, что Раиса Анатольевна взяла девочку из дома приюта, куда ее отдали, забрав у матери, ведущей тот образ, который так меня привлекал в женщинах. Но в этот момент Раисе Анатольевне было больно. Взгляд волчицы перед прыжком на жертву сменился на влажные от боли глаза и вид человека, убитого горем. Ноябрь, бывший еще недавно за окном, вошел мне прямо в сердце. Та самая мысль, которая по моему мнению, может находиться, якобы в стороне от слов, произвела сейчас «атомный» взрыв. Но я не знал, что такое бывает.
«Этот… у доски, на бейджике которого было написано «тренер», не сказал главного», – подумал я. – Он не сказал, что слово в устах идиота — это всегда ядерный взрыв, после которого вернуть ничего уже нельзя.
В голове пошли строки из песни:
“Почему так жесток снег? Оставляет твои следы. И по кругу зачем бег? И бежишь от меня ты…”.
Я стоял и смотрел на женщину глазами совершенно другого человека. Ежик – это ведь было всего лишь слово! Но ее мысль совсем не соответствовала ему. Она смогла донести ее именно этим дурацким, колючим словом. И я прослезился. В сердце шел ливень. Такое о своём ребёнке не приходится слышать из уст матери каждый день.
Так мы и стояли вдвоём с мокрыми глазами, смотря в окно, из которого ноябрь, казалось, хотел ещё сильнее сделать нам больно. Но можно ли было это сделать с нами сейчас?
«Как же не хочется с ней расставаться», – подумал я, застав свои мысли врасплох, сканирующие вещи, которые нужно будет собрать в первую очередь, расставаясь с этим домом.
Она, вдруг резко повернула голову ко мне, как бы делая вызов мерзкому ноябрю, не отпускавшему наше внимание, и очень тихо сказала.
– Мне ещё бабушка рассказывала этот старый анекдот.
Я улыбнула, подумал, что это про ту самую рыбку, но она отрицательно начала качать головой, догадываясь, о чем я.
– Это не про это. Она повернулась к окну и, глядя на прилипший к окну лист, начала говорить:
«В Одессе на Дерибасовской встречаются две еврейки и одна другой говорит:
– Сарочка, ты ничэго не замечаешь?
– А что я должна замечать?
– Я только, что била у косметолога, и ён мине посовэтовал теперь ходить бэз лифчика…
– Так ты же, когда бэз лифчика ходишь, у тебе морщины на лице сразу разглаживаются.
Я повернулся к ней, не понимая морали сей басни.
– Почему это не было больно и было даже смешно, а не как у тебя? – спросила она, так и продолжая смотреть на прилипший желтый лист в окне.
– Ну? – ошеломленно выдавил я.
Лариса Анатольевна повернулась, оставив позади себя окно, даже не взглянув на меня и пошла к выходу, адресовав мне свое последнее слово. Я понимал, что за ним явно пряталась какая-то ее мысль, не имеющая ничего общего с тем, что она рассказала:
– Собери вещи прямо сейчас, – выронила она, глядя куда-то в сторону от меня, а не в глаза и вышла из комнаты.
Больше мы не виделись.