Еще в детстве я слышал от бабушки, что самая опасная жизненная ловушка та, что выглядит, как сопутствующее везение, напоминающее чудо. “Если такое случается“, – говорила она мне, – беги, сынок, беда ждет тебя”.

Это были далекие 90-е. Я в это время служил, и часть моя была прямо возле провинциального городка у моря, в котором располагались разные турбазы, пионерлагеря, частные пансионаты.

Толпы беззаботно снующихся людей, и в основном молодёжи, разгуливающих в купальниках, кафешки одна за одной, музыка, гул и хохот перемешивались в один сплошной запах радости, в котором главным, словно фоном был, конечно же, секс. Он витал в воздухе. Внутри такого действа этот фон почему-то всегда становился главным, хотя и неосознаваемым явлением. Так не было со мной. Я был солдатом.

Увольнение было до двадцати четырех, а на часах около семи вечера. У меня оставалось совсем немного времени, чтобы успеть к положенному сроку вернуться в часть. Дембельское увольнение обычно устраивали как провокацию (до 24-х и по личному указанию ротного) Я и не собирался идти в загул, но произошло невероятное.

Я заметил девушку сразу. Когда она зашла в бар, её красота вызвала у меня запах кофе из кабинета командира роты — без надежды. Я не пришел сюда поглазеть, а истосковавшись по женской ласке, имел план и решительность разведчика, идущего за линию фронта за языком. Но тут я спасовал, ибо сила “противника” в том её образе, в котором она предстала предо мной, превышала мои  ресурсы, заквашенные на обычном мужском инстинкте. Красота ее начала бить издалека словно немецкая гаубица.

По правде сказать, вероятность уйти молодому человеку одному с таких мест приравнивалась к нулю. Проблема была в другом. Я не мог найти подходящую кандидатуру, поскольку сызмальства слыл эстетом. И тут на тебе…

У меня ёкнуло что-то внутри и заныло в солнечном сплетении. В голове зазвенело, как в электрической будке. Мысли куда-то исчезли. Я тогда ещё не знал, что такое Дзен, это состояние для меня было пугающим. Заметить, как все мои мысли перемещались быстрыми перебежками из головы прям в район гульфика, я не мог. Проход, каким они следовали туда, к своему возрасту понять я не только не мог, но и не хотел. А скорость их движения, с которой они спускались, была быстрее частиц, которых разгоняли в большом адронном коллайдере.

Я не буду описывать её. Важно, что чувствовал. Хотя, говорят, солдатская сексуальная пауза может свести и с обезьяной. Так или иначе, когда мой взгляд встретился с ней, я понял, что сейчас главное – проявить выдержку. Времени оставалось мало, но предложить ей уехать через пять минут после знакомства могло сорвать всю операцию в один счёт. Она не напоминала путану: простое платьице до колен, туфли лодочкой без каблука, макияжа нет.

Тем не менее, я включил свой внутренний таймер, поскольку опоздать с увольнительной было смерти подобно. Нарушение устава в статусе дембеля приравнивалось к особому и отодвигало увольнение с сентября на декабрь.

“Самая опасная ловушка та, что выглядит, как сопутствующее везение, напоминающее чудо“, – вспомнил я слова своей бабушки. – Если такое случается, беги, сынок, беда ждет тебя”.

Таймер не сплоховал. Но разве жизнь обманешь…

Ее звали Катя. Было уже около девяти, когда мы вышли в направлении машин, чтобы поймать любую и доехать к её дому. Я вызвался ее провести и уже знал адрес. Правда, при дефиците времени – это уже начинало напрягать. Машин рядом не было и понятно почему: время для разъездов из ресторанов ещё не наступило. Я вспомнил своё любимое правило: «В цейтноте действуй по команде» и отправил приказ всем, кто переместился в район гульфика, немедленно успокоиться.

Наконец, появился голубой жигуленок. Я рванул к нему, и это было моей первой ошибкой. Посмотрев на меня глазами профессионального психолога, и, возможно, обнаружив тех, кто мною сейчас командовал на самом деле, водитель осмотрел меня с ног до головы, и спросил: «Куда ехать». Я назвал. Странная улыбка на его лице показалось мне то ли радостной, когда это по пути, то ли зловещей, когда так далеко можно ехать только за большие деньги.

Второй вариант подтвердился быстро. Он назвал сумму, и я почувствовал, как все мои ангелы начали срочно собираться по другим, более важным делам. Я посадил её в машину, а сам выбежал в магазин купить шампанского и конфеты.

Нервничать я начал уже за прилавком, когда увидел перед собой троих, которые явно не спешили. По плану я успевал… “Чем черт не шутит“, – подавали мне голоса мои “товарищи“, уже твердо обосновавшиеся в районе чуть ниже живота. Объяснять им, что порядочные девушки так себя не ведут, было бессмысленно. Расчет времени теперь определяли они, а не я, а для них оно  уже было на границе. Тем более что и я сам не любитель животных повадок, и был падок к общению и эстетике. Но, кажется, я об этом уже говорил.

И тут я допустил вторую ошибку. У меня было две купюры по сотне, одна из которых ушла на шампанское, сигареты и конфеты. Денег оставалось ровно, чтобы доехать «туда», и на обратный путь. Я бы мог, конечно, предусмотрительно разменять купюру. Но даже сейчас мне не кажется, что в моём положении сам дьявол смог бы контролировать ситуация так.

Об ошибке я понял, когда сел в машину и услышал от водителя просьбу показать деньги с долгими извинениями и объяснениями причин неуместной просьбы. Говорил он, глядя на меня через зеркало заднего вида. А когда я показал ему купюру, он резко повернулся и зло буркнул:

– Сдачи не будет.

– Поехали. Разменяем по дороге – сказал я с уверенностью барона Мюнхгаузена, вытаскивающего себя за волосы из болота, которое меня уже затягивало.

«В цейтноте действуют по команде» – подумал я.

Это была моя третья ошибка. Он не особо искал, где можно остановиться, а я, как уже было сказано выше, не имел способностей дьявола, чтобы контролировать ситуацию на таком уровне: болтать с ней и помнить про обмен. В голове оставалась только одна, чудом оторвавшаяся от остальных извилин — самая верная. Она отвечала за моё возвращение в часть вовремя.

Мы подъехали. Водитель странно засуетился, как бы пытаясь спрятаться от видневшегося в дали силуэта человека. Место было чужим, незнакомым. Однако я сразу обрадовался, потому что увидел автобусную остановку с навесом. Внутри неё словно на мольберте, на котором располагался холст с рисунком торгового лотка, виднелся силуэт сидящего, слегка сгорбившегося человека.

– Подъедете к нему ближе – попросил я водителя.

– Лучше подойди к нему сам.

Группа товарищей, сосредоточившаяся чуть ниже моего живота, затаилась. Место и правда было странным. Присмотревшись, я увидел деда, торгующего какой-то утварью. «Значит, деньги есть, – слышал я подсказки из “нижнего этажа“. Это сейчас я понимаю, что так могли думать только те извилины, которые не живут в голове. Однако, чувство предвкушения победы не оставляло, и я потопал к цели, обогнув дерево, за которым водитель пристроил машину. Кажется, в этот момент я впервые и вспомнил бабушку с ее советом бояться, когда всё идет сильно гладко. Но, это было мимолётное воспоминание, особенно когда цель сопровождается инстинктами…

Лотка никакого не было. Под навесом автобусной остановки стоял небольшой раскладной столик, за которым сидел дед. Вид его в этом странном месте был таким, что возраст определить было уже невозможно. На столе лежало не больше пяти книг и какие-то магнитофонные кассеты.

“Странное место для продажи интеллектуальных продуктов” – проскочило в голове. Я уже вытащил купюру, держа ее наготове.

Подошел. Хотел поздороваться. А он смотрит на меня, как бы зная, зачем я здесь, и мотает головой, мол, даже не пытайся. В сердце ёкнуло. Всё замерло. Кто-то в отчаянии заставил произнести: “Хочу эту книгу”. Я ткнул пальцем прямо в прямоугольное пространство с рисунками всадников на лошадях и размахивающими саблями, на котором виднелись слова «Чапаев», и поднял его, словно вытащив из того мира в этот, показывая ему мои проблемы и, надеясь на его помощь. Сосед слева (пространство другого поле боя – с танками), лицо которого невозможно было не узнать, скривил ухмылку. Я почувствовал вину перед маршалом Жуковым, посмотрел на его хмурый взгляд и добавил: «И его».

Понятно, что книг я не хотел и они мне даром были не нужны. Но, мой расчет, что я, таким образом, смогу разменять деньги не отпускал меня, оставляя надежде жизнь.

– Они не продаются – ответил он.

У моей надежды ножки подкосились, и она, обмякнув, упала словно от удара боксера.

На меня смотрел недружелюбный взгляд человека, которому предложили продать его совесть за пару копеек. По его глазам, как две полоски в военном ДОТе, я видел старого фронтовика – из тех, кто, видимо, ложился на амбразуру врага глазом не моргнув. “Попал” – подумал я и начал смотреть по сторонам, где еще можно обменять купюру. Не увидев ничего обнадёживающего, спросил:

– Чапаев не продаётся?

Он посмотрел на меня и тут же отвернулся, оставаясь сидеть неподвижно на своем самодельном стульчике из брезента и перекрещенных палок, игнорируя мое присутствие. Его презрение ко мне струилось тихо, но отчетливо, словно ручей в лесу в ранее тихое утро.

– Батя, разменяй, пожалуйста – у меня ситуация…

Я хотел сказать что-то про увольнение, девушку и дефицит времени, но вместо этого показал купюру, на которой цифры, видимо, показались ему языком индейцев Мая.

– Есть китайская йена и арабские лиры.

– Что?

– Могу ещё обменять на югославские динары.

– Батя у меня рубли.

– А у меня банк, который может поменять твою сотку на любую валюту мира.

– Мне не нужна валюта.

– А мне твои рубли.

Я думал он шутит, и поддерживал роль.

– Так, Вы же правильный банк.

С этими словами все мои извилины, которые уже давно находились где-то внизу, понуро потянулись в голову. Там, откуда они уходили, думать было запрещено, но всё развивалось настолько очевидно не в мою пользу, что даже с этого места перспектива была мрачной.

Я посмотрел по сторонам, но уже от безысходности. Вокруг в ряды выстроились одноэтажные домики с заборами, за которыми обычно первыми, кто встречал человека, были злые собаки. Темнело. Пробежав взглядом по пустынной улице, я посмотрел на деда с жалобным взглядом и мольбой о помощи.

– Ты, парень маску мне свою не строй. Так что замысел мне твой понятен. Я не ради денег книги продаю. Мне деньги уже мало чем помогут.

– О! – воскликнул я. Как же Вы хорошо умеете читать людей! – решил схитрить я.

Дед оживился.

– Но, Вы, скорее всего, тоже играете… дерзкого, брутального, независимого старика, который вытащил свои книги, чтобы направить всех отдыхающих на путь истинный? А то загулялись они, и плохое время совсем позабыли.

– Это чего ты так решил?

– Вы бы лучше нашли дом терпимости и там предлагали Жукова и Чапаева.

Дед посмотрел на меня, и я увидел в щёлках ДОТа мушку пулемёта. Глаза его испепеляли меня. Я так пожалел только что возникшим, налаживающимся отношениям, что чуть не расплакался от досады.

– Зачем я сижу здесь в одиночестве и с книгами тебе не известно. Истинную цель мою ты не знаешь, милок. Но разозлил ты меня на этот раз сильно – сказал он тоном Жиглова из одесской бильярдной.

– Батя, пойми, у меня три часа до конца увольнения осталось, а водила сказал, что девчонку без денег не отдаст. – Начал я манипулировать от безысходности. – У меня только на обратную дорогу осталось. А Чапаева я, правда, люблю. Фурманов хорошо его показал.

Он посмотрел на меня взглядом гладиатора, сожалеющего о необходимости сделать своё дело, но мое упоминание автора книги «Чапаев» приостановило замах меча.

– Это тот тебя привёз – он мотнул головой в сторону машины.

– Ага.

Дед медленно начал подниматься и наконец встал  неожиданно для меня поковылял к машине, успев выхватить из моих рук «Чапаева». Я поплёлся за ним, ощущая себя разбитой легковушкой, которую тянут на буксире. В такие моменты трудно понять, отчего тебе нехорошо: оттого, что с такой малой скоростью ты двигаешься на долгожданное свидание, или оттого, что надежды добраться до него нет вовсе. Постепенно все мои извилины, которые обосновались внизу, начали медленно ползти назад – в район головы. Одна из них подошла к той, что осталась со мной и спросила:

– Который час?

– Почти десять – сказала извилина, явно скучавшая, устроившись на бугорке моего мозжечка. – А ты чего вернулась?

– Контролирую, чтоб он чего не ляпнул сейчас.

– Понятно – вздохнула первая извилина.

Дед шёл очень медленно, но с какой-то необъяснимой уверенностью — как танк. Приблизившись к машине, он пригнулся, как делают это, когда хотят лучше рассмотреть что-то, и постучал в окно водителя.

Стекло медленно поползло вниз и из тёмного пространства появилась голова с открытым ртом и выпученными глазами, как если увидеть инопланетянина.

– Что Вы здесь делаете, батя?

– Тебя ждал. Ты мою машину чего взял без спросу?

Водила засуетился, начал искать что-то возле педали газа, потом возле коробки передач, а потом начал делать странные движения головой, будто пытаясь спрятать голову между плечами.

– Так, без дела стоит же. Я хоть пару копеек домой принесу.

В мою голову стаей ринулись все оставшиеся, кто ещё верил в чудо. И я услышал сразу всех.

– Это его тесть.

– Нет, это отец.

– Какая разница? Посмотрите, как он его боится.

– Да, да. Тело недвижимо, а голова то вдавливается в плечи, то выскакивает…

Вдруг они замолкли как по команде.

– У тебя до скольки увольнение? – Я опять увидел его хмурый взгляд, обращённый ко мне. – До двенадцати?

Две его узкие щели глаз, которые ещё недавно напоминали прорези от военного ДОТа, постепенно приобретали другой образ. Было ощущение, что позади его плеч начали образовываться крылья.

– Ага.

Он повернулся к водиле, посмотрел на него с презрением, кинул в него «Чапаева» и рявкнул.

– Сидишь здесь до одиннадцати, и ждёшь его. Понял? Попробуй только уехать.

Тот посмотрел на книгу, а потом на него.

– А это что?

– Читать будешь. Я потом проверю. Иди милочка, ты свободна. – Он посмотрел на мою подружку, и на его лице появилась выражение раненого бойца, который решил остаться прикрывать отходящую группу товарищей.

Все, кто вернулись хором закричали: «благодари его, благодари».

Я смотрел на деда взглядом собаки Хатико.

Он подошёл ко мне и тихо сказал: «Найдёшь меня потом. Только учитывай, что кризисные операции идут по двойному тарифу».

Я обмяк от счастья, и готов был отдать всё, что у меня было, а не просто купюру с двумя нулями.

– А как я Вас найду?

– Спросишь, где отставной генерал живет. Меня тут все знают.

***

В часть я вернулся утром. Гауптвахта и последующая задержка моего дембеля аж до декабря оказалась для меня самым длительным периодом счастья. Надо же, как изменчива жизнь – вспоминаю я сейчас это время, и смотрю на свою жену, которая копошится у плиты, делая мне завтрак.

– Ты вчера опять Чапаева читал? Хочешь проведать Генерала – спросила Катя?

–  Та, вот думаю.

С генералом я уже встречался с регулярностью один раз в квартал. А иногда приезжал срочно. Он для меня в то время был как учитель. В делах моих предпринимательских вещь просто не заменимая, ибо бизнес – это люди, а управлять ими — непросто командовать. Но в последнее время тема была другая.

***

Я вспомнил последнюю нашу встречу с ним. Мы уже прожили с Катей пять лет. Ровно по Бегбедеру, который утверждал, что любовь живет только три года. Именно последние два, которые за пределом тех трёх, и превратили нашу жизнь в полигон сражения. Всё, что было с того самого вечера и длившееся так долго, вдруг куда-то испарилось. Самым печальным было то, что от таких сражений возникало какое-то странное чувство. Будто ты дерешься с ребенком: победить его не можешь, а не злиться на него не в силах. Чувство стыда, беспомощности, перемешанное с потерей либидо, я, пожалуй, даже использовал бы в качестве специального зелья против своих особо опасных противников. Сильнее мышьяка, скажу я вам! И статью в Уголовном кодексе не подберешь за это.

Мы тогда сидели на скамейке возле его дома, и перед нами распростерлась картина, чем-то напоминающая райский сад. В степных местах такое нечасто увидишь. Его дом стоял на обрыве, и перед тобой открывалась синяя бездна — море. Особенно это было прекрасно, когда ты на него смотрел через только начавшие цвести деревья вишни. Вишневый сад на фоне моря — это вам не Чехов. Перспективы другие: нет стука раздающихся ударов, символизирующих безысходность и потерю, а вместо них шум морского прибоя и розовое на синем. А сейчас был июнь. Моря не было видно из-за заполнившей все пространство зелени, которое словно короткая юбка на красивой женской фигуре скрывает то, что ты знаешь, и к чему так сильно стремишься, но оно уже от тебя ушло — безвозвратно.

– Я вижу тебе это не по душе?

– Что?

– То что это обычно.

– Ну, да. Азарт и то чувство, которое я испытывал раньше, куда-то, как сгинуло.

– Хочешь изменить?

– А можно?

– Не у всех получалось, но формула одна имеется.

Он тяжело поднял свое тело, будто толкнул повозку, которую лошадь сама не справляется тянуть. Мне показалось, что я даже перехватил его мысль: “Давай старая кляча, давай”. Выпрямив тело, он посмотрел на меня и сказал:

– Пошли, соберем вишню. Уже спелая поди, и падать начала. Олуха своего не дозовусь. Он только кастрюлить может, да Чапаева читать с той же страницы.

Я залез на дерево. Вокруг меня висели спелые гроздья вишен, в основном по парам. Я принял у него ведро и повесил его на сук. “Наверное, из этого места много парочек произрастало когда-то” – подумал я. – И где они все сейчас? Где любовь?

– Так что там за формула? – громко сказал я, кинув в ведро первую парочку, и отметив, что никак иначе у этих двух уже вряд ли есть любовь.

– Ты и сам это знаешь. У тебя цель — секс, а у них он средство. Я про истинно любящих.

– А что у них цель?

– Есть такая. Но это не супруг.

– Как это не супруг? Я знаю… она меня любит!

– Женщина любит не мужчину. Она любит возможность на нем лепить свою картину мира, свою модель. И любит она его до тех пор, пока он ей позволяет это делать. Вспомни все ваши ссоры, и ты увидишь, что в этих ситуациях ты просто не позволял ей лепить из себя то, что она хотела.

– Понимаю, о чем Вы… Но, она ведь тоже может подстраиваться под меня.

– Может. Но боюсь, что тебе это не понравится.

– Почему это?

– Ты хочешь ангела, или жену?

Я задумался. Собственно, а в чем проблема?

– Ангельская жена – это что невозможно? – решил спросить я.

– Она, конечно, может стать для тебя ангелом. Но видишь ли в чем дело. Ангелы не трахаются.

– В смысле?

– То, что слышал. Добавить больше нечего. У тебя два варианта. Или ты живешь с ангелом, и это похоже на жизнь с пресвятой девой Марией, или ты позволяешь ей лепить из себя картину ее миру взамен на мужское счастье.

– Получается, что я холст, а она художник? Бред!

– То, что ты называешь бредом и есть суть. Ты холст. И чем уверенней ты держишься на мольберте, тем больше она тебя любит. Ты даешь ей возможность рисовать. И как только ты начинаешь ей мешать, она перестает тебя любить. Но самое интересное дальше.

– А что Вы подразумеваете под мольбертом?

– Обожди, ящик принесу. Давай ведерко сюда.

Я сидел на толстой ветке дерева и видел, как генерал плелся куда-то прочь от меня.

“Что еще за мольберт. Если б не знал его, принял бы за больного” – думал я, рассматривая парочку, которая интимно прятала себя за зеленым листиком. “Не буду их срывать. Пусть понежатся на солнышке” – наблюдал я за вишневым сексом, как вдруг услышал позади себя его голос.

– Про мольберт – отдельная история. Тут, главное, понять другое. Твои извилины, как ты любил выражаться, скопившиеся внизу живота, начинают паниковать именно тогда, когда она перестает тебя любить. Они тут же бегут наверх на совещание – обсудить, что делать. А в том месте… в голове то бишь, можно только обсуждать, но не любить. И ты попадаешь в то состояние, в котором сейчас находишься, очень незаметно, словно садится туман. Ты и не замечаешь, как твои извилины уже уселись в своем главном кабинете под названием гипоталамус, и вместо того, чтобы кадрить ее, начинают размышлять.

– А как же работа, бизнес? Как я черт побери буду делать дела свои?

– Для этого и есть Ты. Ты и извилины – это не одно и то же. Именно ты регулируешь процесс. Твои извилины – это всего лишь инструмент, а как им пользоваться – это твоя способность.

– Этому можно научиться?

– Есть один приёмчик. Если его применять, у тебя возникает к ней либидо, как в тот день, когда ты её привёз сюда. Но, когда нужно, ты перекрываешь им… ну ты понял… канал, и занимаешься делом…. воюешь. Так и регулируешь. Пойми этот принцип.

– Из дома на работу, с работы – домой. Известный “День сурка”!

– Ты не понял. Если у тебя есть свое дело, затея, профессия – это твоя игровая комната. Там ты играешь. Твоя цель – победить. Это и есть твой персональный кайф типа того, который у неё в отношении тебя. Но, победа – это твой чисто мужской “удар“ по жизни. А любая победа имеет трофеи. Кстати, запомни, победа не бывает без трофеев. Вон, мой вчера… пришел домой – улыбка до ушей. Говорит, день хороший. Что там хорошего, мне понятно. Наверно, срубил с кого-то сотку, как хотел в тот вечер срубить с тебя…

– Это не трофеи?

– Нет, трофей — это добыча, захваченная при победе над неприятелем. А он не с кем не сражается. Он в основном подслуживает. Добыча без победы для мужчины – это почти мародёрство. Ему нечего приносить к ногам любимой.

– Ну, положим, у меня есть трофеи. Тут я не сомневаюсь даже.

– Вот их и несешь ей. А когда приносишь, не забываешь менять роль и подставляешь себя в качестве холста. Потом всё по кругу. Так и живешь.

– Ты предлагаешь мне быть подкаблучником?

– Ага, точно! Только таким способом ты можешь оставаться воином на поле боя.

– Мне это не нравится?

– Это потому что ты не имеешь “мольберта“. Женщине нужно давать рисовать, но не на себе. Этого не выдержит ни один… Ее мазки колючие как розы и больные, как жало змеи. Правда, потом, может получиться шедевр. Но, это если ты не шатаешься, а не шататься ты не можешь, когда позволяешь рисовать на себе без мольберта.

– Почему?

– Когда ты позволяешь рисовать на себе, ты неустойчив. А при неустойчивости тебе больно, и у неё ни черта не выходит. Она психует, нервничает, расстраивается, видя как ты извиваешься под ее ударами. Она не может не бить, но не может выносить твою слабость. Она теряет к тебе вкус, оставаясь розой с шипами. Понять причину не может и начинает медленно угасать. Картина ведь не та, которую она хотела. В общем, “мольберт“ тебе нужен.

– А что это?

– О! Мольберт — это нечто…

Я аж затрясся от нетерпения узнать, в чем смысл его метафоры. Больше всего я боялся, что он сейчас скажет, что ему нужно идти за ящиком. Он посмотрел на меня, видимо, угадывая мое состояние, и тихо сказал.

– Я не смогу тебе рассказать об этом. И даже не пытайся меня уговорить.

– Но, почему? – воскликнул я, зная, что мои слова могли достать самого дьявола, но только не его.

– Найти нужно самому…

Я так и остался без ответа, всё пытаясь наблюдать за облаками, и какое-то время размышлял о своей судьбе-судьбишке. Мы собрали всё. Я сидел на дереве и чувствовал себя вишенкой, которую он подвесил на ветку, предусмотрительно оторвав меня от неё перед этим.

***

– К старику поедем вместе – ответил я ей, и мой взгляд прошелся по её округлым бёдрам. Команда “всем срочно спуститься” была дана чуть позже, чем моё решение обнять её и повесить ей на ушко парочку спелых вишенок, чтобы потом снять их губами. Я услышал, как её фартук неистово кричал: “Снимай меня, снимай, быстрее”.

А суть его мольберта я узнал намного позже. Правда, и то, что генерал помог мне доковылять до этого момента. Можно не знать его определение, но стремление к нему и делает тебя мужчиной. Всю жизнь помню об этом человеке.